Сергей Сибикеев: наша «люцифера» всегда заканчивается «фруктиферой»

В середине сентября 2023 года саратовской школе генетики исполнилось 50 лет. Мы находимся на втором этаже здания по адресу г. Саратов, ул. Тулайкова, 9, в помещении лаборатории генетики и цитологии ФАНЦ Юго-Востока, где собрались люди, посвятившие этому направлению в науке, данной специальности, родному институту от 30 до 40 с лишним лет. Это Сергей Николаевич Сибикеев, главный научный сотрудник лаборатории генетики и цитологии ФАНЦ Юго-Востока, доктор биологических наук, Александр Евгеньевич Дружин, кандидат сельскохозяйственных наук, ведущий научный сотрудник лаборатории, лаборанты-исследователи Татьяна Васильевна Калинцева и Татьяна Дмитриевна Голубева. Из новичков – Зульфия Фитилева. 

– Первый вопрос – самый сложный. На каком месте сейчас находится саратовская школа генетики?

Сибикеев: Точный номер в рейтинге я вам не скажу, могу утверждать лишь одно: на достойном месте. И объясню, почему. Благодаря тому, что мы всё это время занимались своим делом, не снижали профессиональный уровень. И плюс благодаря тому, что лаборатория на протяжении многих лет поддерживала и укрепляла контакты с ведущими институтами фундаментального направления, такими как Институт общей генетики имени Н. И. Вавилова РАН (ИОГЕН РАН), совместно со специалистами других институтов. В частности, это Федеральное государственное бюджетное научное учреждение «Всероссийский научно-исследовательский институт защиты растений» (ФГБНУ «ВНИИЗР»), г. Пушкин, и Федеральный исследовательский центр «Институт цитологии и генетики Сибирского отделения Российской академии наук». (ИЦиГ СО РАН), г. Новосибирск.

Причем это была дружба не на уровне «ты знаешь меня, а я знаю тебя» – нет. Мы проводили совместные исследования, каждый по своему направлению, а затем шел обмен мнениями с позиции большой, классической науки.

Продуктивным получилось сотрудничество при выполнении гранта, полученного по линии РФФИ (Российского фонда фундаментальных исследований. – прим. ред.) с Институтом общей генетики им. Н.И.Вавилова РАН. В «Вавиловском журнале генетики и селекции» за 2017 год тема звучала так: «Разработка генетической классификации хромосом Aegilops columnaris на основании анализа интрогрессивных линий Triticum aestivum×Ae. columnaris».

Aegilops columnaris (Эгилопс колончатый) – один из представителей диких сородичей мягкой пшеницы (Triticum aestivum L.). До селекции результаты этого гранта дойдут, возможно, лет через 15, а, может быть, и 20. Но с точки зрения фундаментальщины это несомненный прорыв, причём прорыв не только наш, но и ученых ИОГЕНа РАН.

А дело вот в чем. Aegilops columnaris можно использовать в селекционном процессе для улучшения генофонда хлебопекарной пшеницы как источник новых генов хозяйственно ценных признаков, в частности устойчивости к патогенам и неблагоприятным факторам окружающей среды.

Причём это было установлено не у нас, а в Международном центре сельскохозяйственных исследований в засушливых зонах (ИКАРДА), где имеется богатейшая коллекция этих самых эгилопсов. Они провели среди видов отбор, оценку, и выяснилось, что этот вид один из наиболее засухоустойчивых.

В ходе работы с помощью молекулярно-цитогенетических и биохимических маркеров были изучены 20 пшенично-эгилопсных интрогрессивных линий, полученных в нашем институте. В качестве материнских форм были использованы сорта мягкой пшеницы Добрыня и Л503 (носители пшенично-пырейной транслокации T7DL–7Ai) и сорт Саратовская 68 с нормальным набором хромосом, а также линия к-1193 Ae. columnaris как отцовская форма. Линии отбирали по устойчивости к листовой ржавчине или наличию морфологических признаков, не свойственных пшенице. Впечатляет? Впечатляет.

Второй грант у нас был совместно с Всероссийским научно-исследовательским институтом защиты растений по устойчивости к ржавчинам. Третий грант тоже совместно с ФГБНУ «ВНИИЗР», мы занимаемся устойчивостью к стеблевой ржавчине, причём глобально. Потому что взяли устойчивость к стеблевой ржавчины по Нижнему и Среднему Поволжью. То есть этим закрываем очень большие территории.

Что касается гостематики, мы настойчиво шли в одном и том же направлении: расширение генетической изменчивости у яровой мягкой пшеницы. И, в первую очередь, это касалось генов устойчивости к листовой и к стеблевой ржавчинам. Причём, начиная с 2013 года на первое место выдвинулась устойчивость к стеблевой ржавчине.

Толчком к этому, я имею в виду в плане значимости исследования, послужили события 2016 года. В тот год мы получили сильную эпифитотию стеблевой ржавчины. За Левобережье не возьмусь утверждать, а по правому берегу она прошла весьма заметно. К тому же началась очень рано, судя по срокам вегетации яровой пшеницы. Началась примерно в момент трубкования и закончилась уже вместе с уборкой.

Когда мы были у Сергей Анатольевича Щукина на Дне поля в Самойловском районе, вы помните это событие, он нас подвел к сорту Воевода и задал резонный вопрос, что называется, прямо в лоб: стоит ему убирать или не стоит. Потому что ржавчина в прямом смысле этого слова съела посевы напрочь. Растения стояли без листьев, и все стебли был в пустулах.

И когда он его убрал, а он все-таки убрал Воеводу, урожайность получилась в пределе 7 ц/га. И плюс масса тысячи зерен была в пределах 17-18 граммов. Убило так убило!

А мы, селекционеры, только и делали, что разводили руками. Сорт наш, но он абсолютно беззащитен. Вот они, экономические потери, которые мы стараемся в своей работе предотвратить. Позор нам! Потому что наш сорт в хороший год, а сезон был достаточно увлажнённым, причём увлажнённым от начала и до конца, не было никакой засухи, поэтому списывать не на что.

На следующий год, 2017-й, повторилась бурая, мы её привыкли здесь называть листовой, листовая ржавчина. Она главенствовала, но и стеблевая не отстала. И тогда стало ясно, что, во-первых, стеблевой ржавчиной надо заниматься и заниматься серьёзно. И второй момент – как бы мы, мягко говоря, не подпрыгивали, а время-то упустили. Мы теперь бежим за болячкой. Потому что ученым надо работать на опережение, а у нас не получилось.

Поэтому мы этой темой занялись крайне серьёзно. А крайне серьёзно это как? Надо было, во-первых, узнать, какие гены действительно сдерживают этот патоген сейчас. Во-вторых, какие могут быть виды, или по-другому назовём, какие родичи мягкой пшеницы могут дать нужные нам гены.

Лаборатория генетики и цитологии и раньше находилась в контакте с лабораторией иммунитета растений, с нашими соседями. Мы занимались переносом генов, а они сосредоточились на изучении возбудителя заболевания, базидиального грибка Puccinia graminis как биологического объекта.

А когда мы объединили усилия, они нам продемонстрировали вирулентные свойства этого гриба. Мы, соответственно, смотрели по заболеванию, по генам устойчивости. И на тот момент мы обнаружили: а генов-то устойчивости, как таковых, в лучшем случае пяток. Да и то, наверное, перебрал. Штучки три, не больше.

Но именно нам, нашему институту, есть смысл замахнуться на мировой масштаб. Чем плоха и в то же время уникальна Саратовская область? Мы попадаем под глобальные воздушные потоки, которые идут из Средней Азии и Северной Африки. Кроме того нас накрывает с европейской части.

К примеру, те же самые омичи в основном берут среднеазиатскую популяцию, до них ни африканские, ни европейские популяции не достреливают. Они фактически «сидят» на азиатской популяции и работают с ней.

А нам надо работать со всеми, понимаете? То, что творится в Северной Африке, через некоторое время может стать нашим достоянием. Помните, однажды в Саратове выпал оранжевый снег, потом оказалось, что ветерком притащило из Сахары песочек. Вот вам пример. Причём яркий, даже снег перекрасился.

– Второй вопрос не менее коварный. Сергей Николаевич, уважая вашу «настоящесть», подлинность служению науке, прошу: помогите мне доказать, что в Саратове «окопались» именно генетики, а не лысенковцы, псевдогенетики, лжегенетики. И что «саратовская школа генетики» – не фигура речи.

Сибикеев: Без проблем. Доказывать можно только работами, опубликованными научными статьями. Начнём с того, что статьи, написанные сотрудниками нашей лаборатории, в последние годы редко, когда опубликовывались ниже чем Scopus (авторитетная библиографическая и реферативная база данных рецензируемой научной литературы. – прим. ред.).

Скопус – это топовая система оценки, которая показывает уровень нашей работы. Есть еще Web of Science (WoS), ведущая международная база данных. Чем выше топ, тем более ценны твои работы.

Сейчас нас пятеро. Из них три научных сотрудника, три пишущих человека, и два лаборанта. Но вы знаете наших лаборантов, Татьяну Васильевну и Татьяну Дмитриевну, они сами то и дело в спину толкают: вперед, только вперед.

– А как мы смотримся в сравнении с соседями?

Сибикеев:  Вопрос сформулирован немножечко неправильно, потому что в институтах нашей прежней системы НИИСХ лаборатории генетики давным-давно ликвидировали. Их по пальцам пересчитать можно. Во всяком случае, я знаю, что в Национальном центре зерна имени П.П. Лукьяненко точно есть генетика. По-моему, в Немчиновке она сохранилась, не ликвидировали. В Саратове есть генетика. В Самаре, как вы знаете, пошли на компромисс – там у них и селекция, и генетика. Больше и назвать-то некого.

Почему? А потому что считалось, что генетики – бездельники и дармоеды, они лишь паразитируют на селекции, кормятся из ее рук. Скажем, взяли какой-нибудь сорт, приделали ему «хвостик», и это уже новое селекционное достижение. Было же такое противостояние между Василием Ананьевичем Крупновым, который возродил в Саратовском селекцентре генетические исследования, прерванные в 1937 году, и Лидией Герасимовной Ильиной, заведующей лабораторией селекции и семеноводства яровой пшеницы? Было. Когда он из сорта мягкой пшеницы Саратовская 29 сделал АС 29, устойчивый к листовой ржавчине, и районировал в двух областях Азербайджана и Нахичеванской Республике. Обида была? Была.

Откровенно говоря, нормальные рабочие взаимоотношения начались, наверное, со времён, когда на смену Ильиной пришел Анатолий Игнатьевич Кузьменко. Стали друг к другу ходить в гости и смотреть.

Дружин: И уж если вспомнили Василия Ананьевича, он оказался прав, когда говорил, что «есть люцифера, а есть фруктифера» (с латыни букв. «плодоношение»). Люцифера – это теория, а теорию всегда следует подтверждать практикой, то есть фруктиферой.

Он говорил: когда ты теоретически рассказываешь, все у тебя получается красиво, замечательно, а ты докажи на практике. Обязательно должен быть выхлоп, конкретный результат. И, между прочим, нас никто не заставлял сорта создавать. Это вынужденная ответная реакция нашего подразделения на критику. Нам постоянно говорили: «Вы ни на что не годитесь, вы ничего не можете».

Сибикеев: Типа вы теоретики или, как раньше говорили, «мухолюбы».

Дружин: Все же с плодовых мушек дрозофил начинали изучать генетику.

Сибикеев: Недавно Саше об этом тоже говорил. В своё время, слава Богу, мне в руки попалось официальное издание Августовской сессии ВАСХНИЛ (31 июля – 7 августа 1948 года), и я его тут же купил. И в ней был момент, когда Николая Петровича Дубинина, известного генетика, эволюциониста, популяционщика, в тот момент профессора кафедры генетики Воронежского университета, приказом министерства высшего образования СССР освободили от работы как проводившего активную борьбу против мичуринцев и мичуринского учения и не обеспечившего воспитания советской молодёжи в духе передовой мичуринской биологии. В передовой статье «Вестника Академии наук СССР» генетика обозначалась как оторванная от жизни вейсманическая лженаука. Также в ней говорилось, что «лаборатория Н. П. Дубинина сделалась центром притяжения воинствующих реакционеров в биологии…». А он всего-то занимался изучением воронежской популяции дрозофилы, которая была брошена, как сказать, на самостоятельное существование во время войны. Не до того было. Их кормили, на том спасибо. За это время произошли кое-какие мутации, и он данные мутации изучил. И именно это ему вменили в вину на августовской сессии. Мол, вся страна восстанавливает экономику, а он мух изучает, понимаете ли.

Никого не волновало, что работа Дубинина, как и труды его единомышленников, позднее станут фундаментом, на котором можно будет настроить бог знает чего. Откровенно говоря, Мендель, когда крестил свои горохи, он тоже, наверное, не думал о великой генетике.

A что получилось конкретно у нас, в Саратове, и в чём Василий Ананьевич прав. Дело в том, что когда мы передали в 1990 году свой первый устойчивый к листовой ржавчине сорт Л-503, прошли две сильных эпифитотии. И тут он заиграл, понимаете, как. Генетический сорт, который со слезами Ильиной все-таки сделали, на котором настоял Владимир Федорович Унгенфухт, заместитель директора по науке, руководитель селекционного центра, он выстрелил. Это была первая победа.

Стало очевидно, что мы не дурью, оказывается, маемся. У нас получается нечто достойное, причём не просто достойное, а достойное в квадрате, потому что сорт, как знамя, подхватили производственники. И тут надо сказать спасибо калининскому фермеру Владимиру Гусеву и всем-всем, кто его поднял, потому что они обеспечили нужным количеством семян.

Вторым сортом прошёл Добрыня. Почему я говорю не про Белянку, а про Добрыню? Потому что он прошёл как сорт сильной пшеницы. Понимаете?! Из-под ног наших оппонентов мы выбили сразу два стула, два главных аргумента. Первый – вы ничего не создаёте, в пику им прошёл 503-й. Второй был аргумент – да что там ваш пырей, фуражное зерно. А он прошёл как сорт сильной пшеницы. Я уже был заведующим лабораторией, могу смело вам заявить: ради продвижения нашего сорта в системе Госсортиспытания мы пальцем не пошевельнули.

Не знаю, как это назвать: курьёз не курьёз, но Николай Сергеевич Васильчук (с 1984 по 1997 год заведующий лабораторией селекции и семеноводства яровой пшеницы. – прим. ред.), звонил в Москву при мне. Он, видимо, надеялся на другой результат. Гляжу, у него лицо вытягивается. Мало того, что одобрили, ещё и утвердили как сорт сильной пшеницы. И всё, с того момента началась новая жизнь. На очереди – сорт Белянка, к которому тоже проявился большой интерес, и так далее, и так далее.

Наша «люцифера» заканчивается «фруктиферой». Наши теоретические изыскания дают на практике хороший результат. И это стало нашей броней. В тот момент наши сорта пользовались огромным успехом, были востребованы в нескольких регионах, наша лаборатория с точки зрения роялти от того же Александра Викторовича Жарикова, Владимира Владимировича Гусева и прочих фермеров деньги зарабатывала. Мы оказались той курицей, которая несёт яйца. Может, не золотые, но несёт.

И плюс ко всему прочему у нас ещё были гранты, которые мы выигрывали на уровне России, Советского Союза уже не было. 

– Менялись ли ваши научные интересы в течение? Какую тему вы как заведующий лабораторией продолжили, а что привнесли?

Сибикеев:  Очень хорошо эту тему отразил на своём сайте «История лаборатории генетики и цитологии в НИИСХ Юго-Востока» Александр Евгеньевич Дружин. В период руководства Василия Ананьевича Крупнова он со своими аспирантами, и со мной в том числе, занимался больше изогенными линиями, и довольно-таки разнообразно. Изогенные линии по цвету зерна, по остистости, по высоте растения у мягкой пшеницы, у твёрдой пшеницы, по опушению у твёрдой пшеницы. А направления расширения генетической изменчивости от сородичей пшеницы они лишь краем касались. Начиная с 1996-1997 годов, стратегической стала тема: «Расширение генетической изменчивости яровой мягкой пшеницы за счёт привлечение чужеродных сородичей».

В данном случае нельзя сказать, что мы у себя в Саратове всё начинали с нуля. С нуля и не с нуля. Мы не отделяем себя от генетиков и селекционеров мирового уровня, и глупо было бы не воспользоваться их наработками. А насколько они применимы здесь, у нас в регионе, это надо изучать. И надо изучать с точки зрения не только генетики, но и цитогенетики, потому что неизвестно, как чужеродный материал поведет себя в наших генотипах, и что он вообще с собой несет. Предположим, он может увеличить количество белка, но при этом посадить урожайность. И может сделать наоборот: увеличить урожайность, но белок уйдёт далеко вниз.

И, наконец, с чем мы встречались, когда попытались работать с китайскими образцами, что привёз в своё время Сергей Николаевич Гапонов, в то время он возглавлял лабораторию селекции и семеноводства яровой твердой пшеницы. «Китайцам» повезло – они попали на 2016-2017 годы, когда было влажно и более-менее прохладно. Они показывали вот такие вот колосья, плотные, с урожайностью в пределах 80-90 центров. Легко! Но вслед за влажным сезоном пришёл 2018 год – в ноль, чёрная земля. Нашей засухи они не пережили. И все, что мы с ними тогда накрестили, дай бог, если из 25-ти остались 3 комбинации, – все ушло.

Эту проблему нужно было изучить. За что мы, собственно говоря, и взялись. Плюс ко всему прочему возникли эпифитотии ржавчин. Плюс надо было решать вопрос принципиального увеличения урожайности за счёт корней, колоса, надо было ловить наиболее оптимальную для региона высоту колоса. Растение должно была быть не высоким и не низким, иначе в засуху урожайность сходит на нет.

К счастью, в тот момент лаборатория уже хорошо взаимодействовала с фермерами. Помните, мы вспоминали Александра Викторовича Жарикова. Он привёз нас в поле под Невежкино и сказал: «Ваша Белянка бьётся жёлтой ржавчиной. Ваша Белянка неустойчива к прорастанию». Потом начали всплывать и другие задачи, такие как улучшение качества зерна и так далее.

Да, мы пошли по пути расширения генетической изменчивости, но не зацикливаясь только на генах устойчивости. Хотя гены устойчивости все-таки стояли на первом месте. Почему? А потому что, я опять возвращаюсь в 2016 год, работать надо было вдвое больше. Чтобы можно было сказать: дорогие фермеры, мы вас защитим тем-то и тем-то.

Поэтому мы вопросы устойчивости к заболеваниям стали рассматривать под разным углом зрения. Если мы брали гены устойчивости, в частности, к стеблевой ржавчине, то, во-первых, старались привносить в наши саратовские сорта, в наиболее перспективные линии. Во-вторых, мы пытались их соединять в комбинации, чтобы эта устойчивость была как можно более надёжной. И, в-третьих, мы пытались их переносить от чужаков, от чужих видов.

Возвращаясь к теме Эгилопсис кулюмнарис. Мы ему позволяем все. Мы ему позволяем быть восприимчивым к заболеваниям, мы позволяем им иметь низкую урожайность, потому что нас интересует другое. Нам удалось из него перенести в мягкую пшеницу 8 из 14 хромосом. А так как образец засухоустойчивый, а перенесли мы 8 хромосом, первое, что нас стало интересовать, – как эти хромосомы повлияли на засухоустойчивость. Что конкретно каждая хромосома приносит в этот сорт в плане засухоустойчивости? Это раз.

Второе, наши любимые «болячки».

А что хромосомы Aegilops columnaris приносят в плане устойчивости. Третье, а что они дают с точки зрения качества. То есть это такой материал, который изучать и изучать.

Это то, что касается конкретно нашей лаборатории. Что касается мирового научного сообщества, то его интересовала систематика хромосом. Потому что систематики хромосом Aegilops columnaris не существовало.

В ИКАРДА знали всего лишь состав, что он 14-хромосомный и несёт 2 генома. Один из этих геномов был известен, a второй он так и называется Х (икс). Непонятно, кто он, откуда он, какие у него хромосомы. Даже предположений, откуда он мог взяться, не было.

Что сделали мы? Получив линии на мягкой пшенице, мы сделали замещение: пшеничную хромосому убирали, замещая её эгилопсной. А замещение само по себе указывает, что он, скорее всего, относится к такой-то группе, что он ближе к такому-то геному. То есть мы сумели вместе с ИОГЕНом сделать шаг в плане систематики хромосом. Это уже, извините, не селекционная работа. Это больше касается фундаментальных вещей, таких как изучение эволюции хромосом злаков, а также взаимного влияния геномов и экспрессии хозяйственно-полезных генов.

Ну не будет сейчас центнеров с гектара. Центнеры с гектара будут получены, возможно, спустя много лет. Поскольку некоторые его хромосомки замещают пшеничные и дают хорошие результаты даже в засушливые годы. Другие хромосомки обеспечивают хорошую устойчивость, третьи хромосомки дают хорошие качества. Но ему присуща и куча отрицательных свойств, которые подсаживают растение и все прочее, прочее.

То есть вот такая работа фундаментального плана.

– Похоже, я сегодня прославлюсь своим невежеством. Почему вы как ученый пошли именно в этом направлении? Поддались обаянию наших фермеров? Хорошо выучили то, что говорил ваш учитель Василий Ананьевич Крупнов?

Сибикеев: Погодите, давайте тогда будем плясать от печки. Мейстер, Шехурдин, и все их последователи, они что сделали? Они переносили засухоустойчивость, которая для нашего полупустынного региона является одним из важнейших признаков, прям ай-яй-яй. Они перенесли из Полтавки, нашего местного сорта, затем они брали Хивинку из Средней Азии. И, извините, это всё!

Что дальше? Лаборатория генетики и цитологии НИИСХ Юго-Востока, конечно же, использовала их наработки и по Полтавке, и по Хивинке, скрестили, рекомбинировали, привнесли ещё от твёрдой пшеницы в сорте Саратовская 29 от Белотурки. В целом получается не очень-то приглядная картина – мы все время плясали вокруг них. И ни шага влево, ни шага вправо, понимаете?

Дружин: Варились в собственном соку.

Сибикеев: И варимся до сих пор, по большому счету говоря. А Aegilops columnaris, который нам дали как источник засухоустойчивости, не будем бахвалиться, это попытка решить наиважнейшую проблему с другой стороны. Привнести в наши образцы что-то новое в плане засухоустойчивости.

Это очень сложный момент, потому что засухоустойчивость – это настолько комплексный признак. Но когда-то к этому делу надо подходить.

– Насколько это было смело, оригинально. Я ведь не генетик, не в состоянии объективно оценить.

Сибикеев:  Насколько оригинально, знаете, это поймётся не сразу. Вот когда мы получим, скажем так, достаточное количество данных о влиянии этих самых хромосом на конкретные признаки, определяющие засухоустойчивость, вот тогда мы вам скажем на сто процентов. Сейчас мы, как любят писать, в процессе. Единственное, на чем можно поставить галочку, – в систематике хромосом сказано своё слово. И это сказанное мировым сообществом оценено. По результатам систематики хромосом была опубликована статья в Genome. Это международный журнал, выходит в Канаде, и он идёт по первому квартелю Web of Science. Всё, выше не бывает.

– Мировое признание?

Сибикеев:  А как же?! Российским ученым скорее дадут пинка, чем примут к публикации. А тут взяли.

Портрет Н.И. Вавилова в лаборатории

– За последние десять лет мы с вами насчитали участие в трех федеральных грантах. Есть еще какая-то поддержка? Был ещё один издательский грант РФФИ на выпуск монографии «Пшеница и пыльная головня»

Сибикеев: Нас поддерживают и фермеры. Правда, в большей степени это чувствовалось в начале двухтысячных годов. Вот тогда мы на них опирались на всю катушку. Сейчас в меньшей степени, однако не уменьшаю их значение ни в коей мере. Прямо вот сразу этот момент оговариваю.

Знаете, почему сейчас меньше? Потому что система взаимоотношений с фермерами уже сложилась, как и система сотрудничества с нашими опытными станциями. А в двухтысячных годах все только начиналось.

Вы знаете, какой была реакция руководства института, когда мы попытались зайти со своей линией Лютесценс 503 на поля рядом с институтом, на территории города? Нам сказали, что для нас земли нет. И действительно, селекционеры сражались за каждый гектар.

Поэтому мы пошли к фермерам не из-за того, что были провидцами, – ничего подобного. Нас просто поставили в такие условия: либо вы идёте туда, либо вы вообще никуда не идёте. И мы пошли к производственникам, и мы нашли с ними общий язык. И, слава богу, тогда Л 503 подхватил Гусев со всей его командой, потом площади сева начали расширяться.

И пока скептики рассуждали, да что от генетиков можно взять, Владимир Гусев делал себе деньги на распространении этого сорта. А когда другие аграрии обратили на него внимание, захотели заняться его размножением, сливки уже были собраны Гусевым. И им пришлось заниматься этим сортом на положении всех остальных, то есть приобретать семена и сеять как товарное зерно. 

– Сергей Николаевич, генетики всегда вызывали раздражение, потому что были бунтарями?

Сибикеев: Это не нами с Сашей заведено, бунтари были и до нас. Такими были и кандидат биологических наук Анатолий Петрович Цапайкин, и Юрий Викторович Лобачев, доктор сельскохозяйственных наук, и многие другие. Имели своё мнение, своё мнение отстаивали твердо, не прогибались. Несмотря на то, что Василий Ананьевич был все-таки более гибким.

– Я помню вашу принципиальную позицию в отношении бывшего директора НИИСХ Юго-Востока Александра Ивановича Прянишникова.

Сибикеев: Прянишников пытался нас приручить, присмирить, утихомирить, сделать более удобными. Но никогда не пытался свести нас к нулю. Но когда мы с ним сцепились из-за того что они перестали платить селекционерам, а затем и вовсе начали заниматься непонятными вещами, торговать семенами за нашей спиной, он пытался некоторые наши сорта прижимать. Представляете, Волгоград проявлял интерес, а он мне не давал добро, чтобы я туда им отправлял семена. Зато спустя, скажем, месяц резко менял мнение. Был у нас неприятный момент, когда фермер уже ехал за нашими семенами, он его развернул под Татищево со словами: «Возвращайся. Мы ничего тебе не дадим». А через две недели опять – приезжай за тем же самым зерном. Вот такая была дребедень. Но свести к нулю он никогда не хотел. Поставить на место – да, убить – нет.

 – А как ваша лаборатория взаимодействует с другими отделами? Или вы сосредоточены исключительно на себе?

Сибикеев: Светлана Витальевна Лящева занимается озимой пшеницей. Мы к этому не имеем никакого отношения. Что касается твёрдой пшеницы, за нее мы взялись, наверное, с прошлого года. Есть интересный гибрид, только не тритикале, тритордеум называется. Это межвидовой гибрид дикого чилийского ячменя и твердой пшеницы. 42-хромосомный синтетик. Чем он хорош? Он не несёт глютенина. Поэтому люди, предпочитающие безглютеновые продукты, пекут из него хлеб и уверяют, что это самое настоящее спасение. Отчасти Австралия на этом помешана. Но, в основном, все-таки Испания, Италия и Португалия. Урожайность у него меньше пшеницы, но качество лучше.

Кроме того чилийский ячмень принёс с собою очень большое число каротиноидов, природных органических пигментов. Такое, какого даже твёрдая пшеница не достигает. Раза в полтора, наверное, больше.

Вот этот тритордеум взят в Испании. Ещё Николай Сергеевич Васильчук делал запрос с просьбой прислать. 

– Вы даже не побоялись дать мне его в руки.

Сибикеев: Ну вы же подержите да отдадите. (Смеется). И, знаете, прислали довольно-таки давно. Но получилась какая-то «дребедень». Там у себя в Испании наши коллеги пытались за счёт хромосом ячменя чилийского увеличить количество каротиноидов. При этом включается цитогенетика передачи чужих хромосом, и когда вы начинаете делать возвратные скрещивания опять на твёрдой пшенице, они теряются, или как говорят, эллюминируют. И ловить их за хвост тяжело. Тем более селекционерам. И знаете, почему?

Всем селекционерам, точно так же, как Саше с Татьянами, им бы взять растение получше, покрасивше, помощней, понимаете? А когда вы затаскиваете чужую хромосому (в любом виде: дополненная, замещённая, транслокация и так далее), она обычно его подсаживает. То есть получается генетический урод, и выглядит он как растение-урод. Селекционеру его брать не хочется. И что получается? Берут лучшие и берут пустышки. А когда начинают смотреть, оказывается: эффекта никакого.

Мы искали и нашли информацию на эту тему и, начиная с прошлого года, стали использовать ДНК-маркеры пяти хромосом вот этого чилийского ячменя. Фактически у нас появилась уникальная возможность получать гибриды, а дальше с помощью этих самых ДНК-маркеров отслеживать – есть эта хромосома, нет этой хромосомы в конкретном растении, отбраковывать пустышки, брать только то, что нужно. Нравится внешний вид, не нравится – бери, потому что именно это невзрачное растение является носителем.

Так у нашей лаборатории появились точки соприкосновения, взаимный интерес с лабораторией селекции и семеноводства твердой пшеницы, которой руководит Галина Ивановна Шутарева. До этого все наше общение замыкалось на Василии Ананьевиче по теме опушения твердой пшеницы. Но я так понимаю, что тогда эти взаимоотношения ничем не закончились.

Что касается Гульнары Адиятовны Бекетовой, это лаборатория яровой мягкой пшеницы, вначале похвалю. У неё получаются неплохие по продуктивности сорта, засухоустойчивости, качеству. Эти моменты у неё проработаны и без нас. В плане устойчивости – дыра. Тут ничего не могу сказать. Почему они не берут, потому что придётся, во-первых, линии оценивать, во-вторых, выбраковывать. А, понимаете, подчас жалко. Будущий сорт весь такой хороший, но он неустойчивый. И его надо выбросить в ведро. 

Записала Светлана ЛУКА

Продолжение